Молитва богословие меня

Молитва и богословие

Святые Отцы называют молитву “истинным богословием”: “Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов” (авва Евагрий) [1]. Для Отцов Церкви богословие не было отвлеченным теоретизированием о “неведомом Боге”: оно было поиском личной встречи с Ним. Истинное богословие – не “о” Боге, а “в” Боге: оно не рассматривает Бога как посторонний объект, но беседует с Богом как Личностью. Христианское богословие молитвенно и опытно. Оно противопоставляет себя голой безблагодатной “учености”: “Философствовать о Боге можно не всякому, да! не всякому. Способны к этому люди испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере очищают душу и тело. (Богословствовать можно), когда внутри нас тишина, и мы не кружимся (умом) по внешним предметам”, – говорит святитель Григорий Богослов [2].

Но и молитва не является спонтанным и произвольным деланием ума – она тоже зиждется на богословии. Церковь верует, что вне правильного догматического сознания не может быть полноценной молитвы: искажение догматов ведет к искажениям в молитвенной практике, как это можно видеть на примере многочисленных сект, отколовшихся от Церкви. Христианин, даже если он молится наедине, является членом Церкви: “Личная молитва возможна только в контексте общины. Никто не является христианином сам по себе, но только как член тела. Даже будучи в уединении, “в келлии”, христианин молится как член искупленного общества, Церкви” (протоиерей Георгий Флоровский).[3] Личная молитва неотделима от богослужения и является его продолжением. Вся жизнь христианина есть Литургия, которую он совершает в своем сердце и посвящает Святой Троице – Отцу, Сыну и Святому Духу.

Каждая религия включает в себя те или иные формы молитвы, и при желании можно найти много общего между молитвенной практикой всех религий. Так например, существуют известные параллели между Иисусовой молитвой и призыванием имени Божьего в исламе, между практикой умного сосредоточения в христианстве и йогической медитацией. Однако в Иисусовой молитве главное не то, что она представляет собой непрестанно повторяющуюся формулу, что совершается в тишине ума, что помогает сосредоточиться и т.д., главное – к Кому она обращена, Чье имя мы призываем. “Иисусова молитва – это не только средство, помогающее нам сконцентрироваться или расслабиться. Это не просто сорт “христианской йоги”, разновидность “трансцендентальной медитации” или “христианская мантра”. В отличие (от йоги), она есть призывание, обращенное к другому Лицу – к Богу, ставшему человеком, Иисусу Христу, нашему личному Спасителю и Искупителю. Контекст Иисусовой молитвы есть прежде всего вера. Призывание Имени предполагает, что тот, кто произносит молитву, верует в Иисуса как Сына Божьего и Спасителя” [4]. В этом кардинальное отличие христианской молитвы от внехристианской: верующий во Христа молится Христу и во Христе. Он также молится Деве Марии как Матери Бога, святым как Его свидетелям.

Апостол Павел говорит, что в сердцах христиан Дух Святой молится Отцу, взывая: “Авва! Отче!” (Гал. 4:6). Христианская молитва есть вслушивание в этот голос Божий внутри сердца. Не сам человек молится – Бог молится в нем: “Что много говорить? – пишет преподобный Григорий Синаит. – Молитва есть Бог, делающий все во всех, ибо одно действие Отца и Сына и Святого Духа, делающего все во Христе Иисусе” [5].

Если молитва есть действие (энергия) Троицы “во Христе”, что может быть общего у такой молитвы с внехристианской молитвой? Современные кришнаиты говорят, что “Христос и Кришна – одно и то же”, это только различные имена одного Бога, и потому нет никакой разницы – повторять ли про себя Иисусову молитву или мантру “Харе Кришна”. Христианство же исповедует, что “нет другого имени под небом. которым надлежало бы нам спастись”, кроме имени Иисуса Христа (Деян.4:12). Истинный богослов – тот, кто верует в Бога Троицу и воплощенную Истину – Иисуса Христа, Сына Божия. Истинный богослов молится истинно, а неистинный богослов молится неистинно, потому что находится вне Истины.

1. Filokalia 1, 182 (под именем св. Нила Синайского; см. выше примечание 10). ^
2. PG 36, 12-13. ^
3. Цит. по: T. Ware. The Orthodox Church. Р. 310. ^
4. Kallistos Ware. The Power of the Name. Pр. 23-24. ^
5. PG 150, 1280А. ^

Православные иконы и молитвы

Информационный сайт про иконы, молитвы, православные традиции.

Молитва святому Иоанну Богослову о семейном счастье и не только

«Спаси, Господи!». Спасибо, что посетили наш сайт, перед тем как начать изучать информацию, просим подписаться Вас на нашу группу Вконтакте Молитвы на каждый день. Так же посетите нашу страничку в Одноклассниках и подписывайтесь на ее Молитвы на каждый день Одноклассники. «Храни Вас Господь!».

Один из самых известных и почитаемых в православной религии представитель 12 апостолов – апостол святой Иоанн Богослов. Молитва ему и до сегодняшнего дня остаётся самой сильною, ибо именно его называли любимым учеником Иисуса Христа и именно он стал единственным свидетелем могущественной силы Всевышнего.

Молитва апостолу Иоанну Богослову получила свою силу, благодаря самому святому. Его земная жизнь отличалась высокой моралью, духовностью и праведными намерениями. Ведь большую часть своего бытия он посвятил людям, обращённым в язычество, вразумляя их принять христианскую веру и таким образом познать Великого Господа, его деяния во имя человечества.

Он прожил до глубокой старости и умер своей смертью (единственный из двенадцати апостолов), а свои последние дни провёл как отшельник: в полном воздержании и молитвах. А когда ему уже было очень тяжело произносить молитвы, он говорил лишь одно: “Любите друг друга. Соблюдения этой Божьей заповеди достаточно, чтобы войти в вечную жизнь”.

Иоанн – не только величайший праведник, он честный человек и преданный друг. Один из всех учеников Христа, кто не скрылся, когда его распяли. Он стоял у креста рядом с Богородицей и принимал боль своего Учителя, как свою собственную, чувствуя всё, что переживал Иисус в те страшные моменты. И вера его не пала, она оставалась непоколебимой и такой же сильной.

Молитва святому Иоанну Богослову

Настоящее чудо дарует искреннее прошение у лика Святого. Благодаря этому, происходили и происходят самые удивительные и непостижимые события в жизнях людей, а именно:

• излечиваются все болезни;
• женщины обретают долгожданное счастье материнства;
• злые духи навсегда покидают тело и сознание человека.

Часто с молитвами к Иоанну обращались жёны рыбаков, прося о благополучном возвращении их мужей домой, ведь апостол является их покровителем, так как и сам родился в семье рыболова.

Подтверждением этой чудесной силы является и тот факт, что ежегодно 8 мая из гроба, где хранятся мощи святого, появляется благовонное миро, давая исцеление физическое и душевное всем, кто в нём нуждается.

К праведному обращаются с разными молитвами, но всё же одной из самых распространённых является молитва Иоанну Богослову о семейном счастье. Она помогает удалить все недопонимания и погасить конфликты между мужем и женой, даёт силы познать уважение, мудрость и любовь, которые так необходимы в семейной жизни, дарит долгожданные спокойствие, мир согласие.

О великий и всехвальный апостоле и евангелисте Иоанне Богослове, наперсниче Христов, теплый наш заступниче и скорый в скорбех помощниче! Умоли Господа Бога даровати нам оставление всех прегрешений наших, елико согрешихом от юности нашея, во всем житии нашем, делом, словом, помышлением и всеми нашими чувствы. Во исходе же душ наших помози нам, грешным, избавитися воздушных мытарств и вечнаго мучения, да твоим милостивным предстательством прославляем Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Господь всегда с Вами!

Смотрите видео рассказ о Евангелисте Иоанне Богослове:

Внутреннее Царство

«Главное, – надо стать умом в сердце пред Господом и стоять пред Ним неотходно, день и ночь до скончания жизни» 82 , – учит св. Феофан Затворник.

В этом кратком, но всеохватном определении молитвы святой Феофан Затворник напоминает о трех крайне важных вещах: во-первых, о сущности молитвы: «стать пред Господом»; во-вторых, о ее главнейшем условии: «с умом в сердце»; в-третьих, о наиболее подходящем для молитвы времени: «день и ночь до скончания жизни».

«Стать пред Господом»

Итак, во-первых, молитва есть предстояние перед Богом. Тут же заметим, насколько широко трактует это предстояние св. Феофан. Молитва для него не сводится к молитвословию; более того, слова, в определенном смысле, не нужны, ибо зачастую молчаливое предстояние оказывается глубже и действенней велеречивых прошений. Но в чем бы ни выражалась наша молитва – в словах, в символических жестах, в таинствах или молчании, в основе ее всегда предстояние перед Богом.

«Стать пред Господом». А, значит, молитва – это встреча, общение двух личностей. Смысл ее не в том, чтобы вызвать соответствующие религиозные переживания или должным образом расположить наше сердце, но она подводит к личной – лицом к Лицу – встрече с сущим в Пресвятой Троице Богом. «Ибо беседуя с Богом, как друг беседует с другом, – пишет преп. Симеон Новый Богослов, – он [молящийся] дерзновенно предстоит пред лицом Того, Кто живет в неприступном свете ( 1 Тим 6, 16 ) 83 . Преподобный Симеон очерчивает два полюса христианской молитвы, показывает две противоположные стороны этих отношений: Бог «сущий во свете неприступном», и все же человек дерзает приходить к Нему и беседовать с Ним, «как друг с другом». Бог превыше всякого бытия, бесконечно далекий, недосягаемый, «Всецело Другой», misterium tremendum et fascinans. Он абсолютно трансцендентен – и в то же время всегда рядом, близкий, любящий, пребывающий с нами и в нас, «везде сый и вся исполняяй». Поэтому христианин предстоит перед Ним с двойным чувством: он всем своим естеством ощущает, говоря словами глубоко чувствующего православную традицию англиканского писателя Ивлина Андерхилла, «близость и все же другость Предвечного» 84 . В момент предстояния нам открывается милость и суд Божий, Его благость и строгость ( Пс 100 (101), 1; Рим 11, 22 ). До самой последней минуты мы всегда – между упованием и трепетом, «между страхом и надеждой» (св. Амвросий Оптинский). Отчетливее всего это двойное чувство прослеживается в православной Литургии, где неразрывно соединяются тайна и сердечная близость, или – снова сошлюсь на Ивлина Андерхилла – «глубочайшее переживание тайны Трансцедентного и по-детски доверчивое отношение к ней» 85 . Всякий раз, обращаясь к литургическим текстам христианского Востока, мы видим, как органично сплетается в них, казалось бы, несочетаемое: надежда и страх, упование и трепет. Святые Дары именуются: «жизнеподательной и страшной тайной». Священник, призывая верных подойти к Чаше, возглашает: «Со страхом Божиим, верою и любовью приступите». В молитве ко св. Причастию, которую по традиции приписывают св. Симеону Новому Богослову, читаем:

«. радуясь вкупе и трепеща,

огневи причащаюся трава сый,

и странно чудо, орошаем

неопально, якоже убо купина

древле неопально горящи».

«Возрадуйтесь и вострепещите» – собственно, это и требуется от нас, когда мы предстоим перед Богом. Благоговение и трепет – «страшно впасть в руки Бога живого» – должны соединяться в нашей молитве с переживанием собственной «бездомности» и трогательным простосердечием, ибо живой Бог непостижимым образом становится нашим братом и другом. Мы – негодные рабы, припадающие к престолу Царя небес, и вместе с тем – дети, с радостью возвращающиеся в дом Отца. Слезы, которые появляются у нас, когда мы идем ко св. Причастию – это не только покаянный плач от осознания собственного недостоинства: «Я – прах», но и слезное умиление от того, что мы стоим лицом к лицу с милующим и прощающим Богом. «Вкусившие дары Духа, – пишет св. Макарий, – испытывают, с одной стороны, радость и утешение, а с другой – трепет, страх и скорбь» 86 . Всякий раз, когда мы должным образом предстоим перед Божественным Присутствием, нам ведомы все эти чувства.

«С умом в сердце»

Во-вторых, молиться и поклоняться означает стать перед Богом «с умом в сердце». Здесь, однако, понадобится оговорка. Когда св. Феофан и православная традиция в целом говорит об «уме и сердце», они имеют в виду нечто совершенно отличное от того, что привыкли понимать под этими словами мы. «Ум» или «интеллект» (по-гречески nous) для нее – это не только и не столько способный к логическим построениям «разум», но также и прежде всего – способность в созерцании прозревать и постигать истины веры. Но не стоит видеть здесь отрицание разума или попытку отказаться от него; способность к разумному суждению дана Богом, но все же это не главнейшая и не самая важная из наших способностей, и в молитве мы зачастую прорываемся туда, где разум бессилен.

Та же осторожность требуется и в обращении со словом «сердце». Св. Феофан, равно как и вся православная духовная традиция, употребляют это слово в семитском или библейском смысле: «сердцем» они именуют не только влечения и чувства, но, в первую очередь, средоточие всей личности. «Сердце» – это наше сокровенное «я», «престол мудрости и разумения», источник всех наших нравственных решений и поступков, «внутренняя храмина», где действует Божья благодать и пребывает Пресвятая Троица. Коль скоро у человека есть «ум» и «сердце», значит, он «духовное существо», созданное по образу и подобию Божию 87 .

А значит, когда св. Феофан предписывает «стать пред Господом с умом в сердце», он имеет в виду, что мы призваны поклоняться Богу всем нашим существом. Мыслительная способность при этом нисколько не умаляется; мы – разумные творения или, как пишет св. Климент Александрийский, «мысленные агнцы» 88 , следовательно, наше поклонение тоже должно быть «разумным» ( Рим 12, 1 ). Не «изгоняются» и чувства: они тоже часть нашего естества. Напротив, наша молитва должна быть одухотворена эросом, жгучей, неутолимой тоской по Божественному; только так она сможет стать тем, по слову Максима Исповедника, «переживанием любовного экстаза» 89 . Более того, logos и eras, разум, эмоции, влечения, сливаются в молитве со всеми сторонами нашей личности и образуют живое единство там, где гнездится наше сокровенное «я», то есть в сердце. Говоря словами уже известного нам Ивлина Андерхилла, «общение с Богом начинается на уровне сознательного, чтобы затем преобразить и вовлечь в безраздельное поклонение глубинные, инстинктивные уровни нашего «я» 90 .

«С умом в сердце». В «безраздельное поклонение» вовлечена вся личность – всё многообразие не только сознательных, но и глубинных, подсознательных проявлений, все наши интуитивные порывы, чувство прекрасного, а также та способность к интуитивному пониманию и духовным прозрениями, которая, как мы уже говорили, намного превосходит возможности разума. В молитве участвует совершенно все, в том числе и наш физический «состав», то есть тело. «Плоть тоже преображается, – пишет св. Григорий Палама. – Она возносится вкупе с душой, вместе с ней соединяется с Божественным, и так становится владением и вместилище Бога». 91

Но как достигается «безраздельное поклонение»? Наша молитва состоит, прежде всего, из слов; каждое из них несет доступный уму прямой смысл. Однако к прямым значениям слов молитва не сводится. Помимо и вне них каждое слово, каждая фраза таит в себе множество ассоциаций и подтекстов, обладает собственной скрытой силой и поэтическим «строем». Поэтому молитвенное слово – это не только истина, но и красота; поэтическая образность молитвенного текста, даже если это ритмическая проза, а не стихотворная строфа, позволяет всякий раз открывать в привычных словах новые пласты смыслов. Более того, поклонение выражается не только в словах, но и множеством других способов – песнопениями, великолепием священнических облачений, линиями и красками святых икон, особой красотой наиболее священной части храма, символическими жестами – крестным знамением, каждением, возжиганием свечей, наконец, тем, какую роль в нашем богослужении играют великие «архетипы», первоэлементы человеческой жизни – огонь, вода, вино, хлеб и елей.

На этом фоне весьма утешительно для Православной церкви выглядит пробуждающееся в западном обществе искреннее увлечение иконой. Порой просто диву даешься, как много так называемых «современных людей», которые не относят себя ни к одной церковной традиции и совершенно безразличны ко всем литургическим реформам, тем не менее, всерьез интересуются иконописью. Не стоит торопиться объявлять это увлечение поверхностным и сентиментальным. Не удивительно ли, что в нашу технократическую, обмирщвленную эпоху людей искренне привлекает в высшей степени духовное и богословски насыщенное искусство? Да и возможно ли такое, если допустить, что икона и впрямь устарела?

Что же касается православного христианина, ему в наши дни важнее всего помнить о том, что богослужение призвано напоминать о радости и красоте Небесного Царства. Стоит забыть об эстетическом измерении – и наша молитва уже не будет поклонением в полном смысле этого слова, не будет «молитвой ума в сердце». Радость и красоту Царства не докажешь и не выведешь посредством умозаключений. В ней нельзя убедить; ее можно только пережить и выразить. И только благодаря символам и ритуальным действиям – будь то воскурение ладана, зажигание свечей или лампад перед иконой – мы можем хотя бы отчасти приблизиться к реальности «небес на земле». Простые жесты лучше многих слов способны выразить благоговение перед Богом и любовь к Нему. Без них наша молитва бы невероятно оскудела.

Но все же зачем воскурять ладан и зажигать свечи? Зачем класть земные поклоны и осенять себя крестом? рационально этого не объяснишь; во всех разумных доводах содержится лишь очень малая часть истины. Но так и должно быть, коль скоро мы имеем дело с символами. Если бы поэт мог обыденной прозой пересказать все, что он хотел выразить в стихах, если бы художник или музыкант мог объяснить, что он нарисовал или озвучил, тогда не было бы нужды в стихах, симфониях и картинах. Искусство существует лишь постольку, поскольку оно способно выразить нечто такое, чего никак иначе передать нельзя. Так же и с богослужением. Если бы мы могли исчерпывающе объяснить, зачем нужны ладан и свечи, символическое действие бы уже не понадобилось. А в том-то и состоит ценность богословских символов, что они выражают невыразимое и тем самым достигают глубинных, недосягаемых для логики измерений нашего естества. Символ «прозрачней», «доступней» слова – и вместе с тем он способен вводить нас в сердцевину реальности.

С чисто прагматической точки зрения все эти литургические красоты бессмысленны и бесполезны. Вместо ладана мы вполне могли бы использовать освежитель воздуха, вместо свечей – неоновые лампы. Но человек, к счастью, – не только прагматически мыслящее животное; стоит попристальней вглядеться в собственное сердце – и тут же видишь, как тоскует оно по «бесполезной красоте». Как верно пишет о. Александр Шмеман:

«Литургия – это, прежде всего, радостное собрание тех, кому предстоит встретить воскресшего Господа и войти с Ним в брачный чертог. Именно эта радость ожидания и ожидание радости звучат в песнопениях, выражаются в обрядах в облачениях, каждениях, в той «красоте» литургии, которая многим кажется излишней и даже греховной.

Действительно, она не нужна, ибо здесь мы выходим за рамки «нужного». Красота всегда «излишня», «неутилитарна», «бесполезна». Когда, ожидая любимого человека, мы накрываем стол праздничной скатертью, украшаем свечами и цветами, делаем это не в силу «необходимости», а из любви. А Церковь и есть любовь, ожидание и радость. «Небеса на земле», как учит православная традиция; радость вновь обретенного детства, свободная, ничем не обусловленная, бескорыстная радость, но только она одна и может преобразить мир. Нашему взрослому, угрюмо-серьезному благочестию нужны определения и подтверждения, но все это – от страха. Страха распада, отпадения, «языческих влияний», да чего угодно. Но «боящийся несовершенен в любви» ( 1 Ин 4, 18 ). И пока христиане не только спорят о Царстве, но и любят его, они всегда будут пытаться «выразить», явить его в искусстве и красоте. Совершающие таинство радости выходят в «украшенных ризах», потому что они облечены в славу Царства, потому что Божье величие «отсвечивает» даже человеческий облик. В Евхаристии мы стоим перед Христом и, подобно Моисею, покрыты Божьей славой» 92 .

«Красота спасет мир». Главная цель всякого богослужения и молитвы состоит в том, чтобы явить миру спасительную силу красоты. Прибывших в Константинополь «испытывать веры» посланников князя Владимира убедили не слова об истинности православия, а великолепие Божественной литургии. «Не можем мы забыть красоты той», – рассказывали они по возвращении 93 . «Из чего складывается твоя молитва?» – как-то спросил одну из своих духовных дочерей св. Иоанн Креститель. И в ответ услышал: «Я размышляю о красоте Божьей и радуюсь ей» 94 . Это и есть поклонение. Молиться, поклоняться – значит прозревать духовную красоту небесного Царства, пытаться выразить ее словами, образами, линиями, красками, символическими действиями, наконец, всей своей жизнью – и так, умножая присутствие красоты в мире, переменять и преобразовывать падшее творение.

Непрестанно, днем и ночью

И, наконец, третья часть определения св. Феофана: молиться – значит «стоять перед Господом непрестанно днем и ночью, и так до скончания жизни». «Непрестанно молитесь», – увещевает ап. Павел ( 1 Фес 5, 17 ). Молитва должна стать не одним из немногих, а единственным делом всей жизни. Каждый наш шаг – перед Богом, и потому предстояние не может ограничиваться ни специально отведенным местом и временем, ни «вычитыванием домашнего правила» или «хождением в церковь». Оно должно стать всеобъемлющим, всепоглощающим, всеохватным. Мы созданы для того, чтобы быть непрестанным славословием, непрерывной молитвой.

Все в мире призвано к поклонению; ничто не может быть отвергнуто как «недостойное» или «безнадежно-мирское». По верному замечанию о. Александра Шмемана, «христианин – это тот, кто всюду, куда ни посмотрит, видит Христа и радуется ему» 95 . О том же читаем в древнем памятнике, известном как «Речения Иисуса»: «Подними камень – и найдешь Меня; распили дерево – и Я там буду» 96 . «Да и возможно ли чересчур пылко радоваться делам отцов наших?» – вопрошает в «Сотницах созерцаний» Томас Траэрн. – «Ибо Он в каждой Вещи. Некоторые из них ничтожны по наружности, обыденны и грубы, но я помню время, когда Дорожная Пыль казалась младенческому взору прекрасней Золота, и потому сейчас она еще драгоценней в Глазах Разума» 97 . Поклоняться – значит видеть Бога во всем, обнять в любви все творение и в радости вознести его к Творцу. Так творимая «непрестанно», «днем и ночью» молитва становится частью нашего естества. Она – не то, что мы произносим или делаем, а то, что мы есть. «Вспоминай о Боге чаще, чем дышишь» 98 , – учит св. Григорий Назианзин. Молитва сродственней, нужнее нам, чем дыхание, чем биение сердца. Мы созданы для того, чтобы поклоняться и славить. Такова наша подлинная сущность, и все, что окружает нас, мы тоже призваны обратить в славословие. «В величественном храме, каким есть Господня земля, – пишет Павел Евдокимов, – каждый, будь то мыслитель или чернорабочий, призван стать священником собственной жизни – взять человеческое и обратить его в жертву, в песнь славы» 99 . И в другом месте у него же: «Среди катакомбных изображений чаще других встречается фигура молящейся женщины, Оранты; таково единственно верное расположение человеческой души. Недостаточно читать молитвы; мы призваны стать молитвой во плоти. Недостаточно переживать «мгновения хвалы»; вся наша жизнь – каждый поступок, жест, улыбка – должна стать песнью славы, жертвой, молитвой. Отдавать надо не то, что имеешь, а то, чем ты есть» 100 .

Цит по. Игумен Харитон. О молитве Иисусовой. Новый Валаам, 1991, с 130.

Преп. Симеон Новый Богослов. Главы богословские, умозрительные и практические, 2. 9 // Преп. Симеон Новый Богослов. Преп. Никита Стифат. Аскетические произведения. Клин, 2001, с 39.

Worship (London, Nisbet, 1936), 263.

Homilies (Collection В) 33. 2. 1: ed. Berthold, 2: 29.

О значении понятий «ум» (nous) и «сердце» (kardia) см. словарь к Philokalia, 1: 361; см также Kallistos Ware, «Prayer in Evagrius of Pontus and the Makarian Homilies’, in Ralph Waller and Benedicta Ward (eds. ), An Introduction to Christian Spirituality (London, SPCK, 1999), 14–30.

Pedagogue, Book 3, «Hymn to Christ the Savior», line 29. Однако термин logikos, применяемый к человеку, не следует относить лишь к нашей способности мыслить. Он обозначает все имеющиеся в нас силы, отражающие божественный Логос, и, среди прочего, также и тело, ведь, когда апостол Павел говорит о logike latreia, он имеет ввиду именно тело.

First Century on Theology, 39; tr. Philokalia, 2: 122. Ho eras также должен был распят, см.: св. Игнатий Антиохийский, Комментарий на Послание к Римлянам, 7 (этот текст может толковаться по-разному, см., например, Charles Williams, The Descent of the Dove London, Faber, 1950] , 46).

Triads in Defense of the Holy Hesychasts, 1. 2. 9: ed. Meyendorff 1: 93 Philokalia, 4: 339.

A. Schmemann, For the Life of the World: Sacrament and Orthodoxy (Crestwood, NY: St Vladimir”s Seminary Press, 1988), pp. 29–30.

The Russian Primary Chronicvle, tr. Cross and Sherbowitz-Wetzor, III.

Е. Underbill, Worship, 5.

For the Life of the World, p. 113.

Из Евангелия от Фомы// И. Свенцицкая. Апокрифические евангелия М, 1996.

The Centuries 1. 25: ed. H. M. Margoliouth, Thomas Trahernë Centuries, Poems and Thanksgivings (Oxford: Claredon Press, 1958) 1: 13–14.

Oration 27. 4 (Theological Oration 1. 4) (PG 36: 16B).

Le sacerdoce universel des laics dans la tradition orientals, « in L. A. EIchinger (ed. ), L’Eglise en dialogue (Paris, 19620), 39–40.

The Sacrament of Love. The Nuptial Mystery in the light of the Orthodox Tradition (Crestwood, Ny: St Vladimir”s Seminary Press, 1985), 62.

Поделиться ссылкой на выделенное

Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»