Геннадий добров молитва о мире

Художник Геннадий Добров. Часть 2.

Художник Геннадий Добров в картинах и воспоминаниях современников. Предыдущая ЧАСТЬ 1.

Афганистан. Цикл работ «Молитва о мире».

«Ему грозили: “Там война, там убивают!” Умоляли: “Пожалей себя, ты же старик!” Художник Добров молча закинул за плечи рюкзак. Поцеловал жену. И умчался из Москвы. В точку, горячее которой нет сейчас на планете. В Афганистан.

Геннадий Михайлович вернулся оттуда исхудавший, больной. С папкой, полной рисунков. На них — страшное лицо войны, калечащей все: землю, тела, души. Добров назвал свою выставку “Молитва о мире”. Рисунки бьют в самое сердце. Нельзя описать их — карандаш Доброва сильнее слов. А сам он сильнее любого зла». (Григорий Тельнов, статья «Юбилей художника Доброва»)

«Афганский беженец журналист Вороста»

«Первая поездка в Афганистан состоялась в 1989 г., после вывода наших войск. Тогда ещё Геннадий сам смутно понимал, зачем ему нужна эта чужая страна, разбитая, разрушенная, окровавленная. Все жалели наших солдат. Он тоже их жалел. Но, ведь, были ещё и афганцы. На войне жертвы с обеих сторон.

Всё, что увидел он в Афганистане, его потрясло. Масштабы разрушения. Раненые старики. Покалеченные дети. Немыслимая бедность населения. И взрывы, взрывы, взрывы каждый день.

Он рисовал в госпиталях, на улицах, на дорогах…»

«Свежие раны». Афганский полевой госпиталь.

«Полевой командир Баба Джаландар с выжженными глазами».

«Как утешить плачущего? — Плакать вместе с ним…» Священник Александр Ельчанинов.

«Афганский народ покорил сердце художника Геннадия Доброва. Ему казалось, что это единственный народ на земле, не испорченный цивилизацией. Чистота отношений, глубокая религиозность, детская доверчивость – он не переставал удивляться им. «Возлюби ближнего» — назвал Геннадий свои очерки об Афганистане («Московский художник», 1990 г., 12 янв., 7-14-21 дек.)

В Афганистане художник побывал 5 раз. Предпоследняя поездка весной 2001 года продолжалась более 3-х месяцев. Один, без переводчиков и охраны, с невероятными приключениями пробирался художник к ущелью Саланг, где более 10 лет назад полегли наши солдаты. Этот горный пейзаж был последним, что уловил тогда их тускнеющий взгляд. Но Геннадию казалось, что они по-прежнему смотрят на него глазами ржавых БТРов и опрокинутых КАМАЗов…

Афганские путевые записки Геннадия, кратко отражающие все экзотические моменты его опасного путешествия, могут поспорить с похождениями «Барона Мюнхаузена». 6 раз с фонариком в руках он переходил полуразрушенный многокилометровый туннель под перевалом Саланг. Рисовал в ущелье Панджшер. Сделал набросок-портрет с Ахмад Шах Масуда (незадолго до его гибели). Завтракал с Президентом Раббани (незадолго до его отставки). Он молился за страну, погибающую в распрях междуусобиц».

«Песня о России». Перевал Саланг. Афганистан. 2001 г.

«Ахмад Шах Масуд даёт интервью 30 марта 2001 г.» Ходжебаутдин. 2001 г.

«Президент Афганистана Бурхануддин Раббани». Файзабад. Октябрь 2001 г.

«Я часто задумывался, почему меня так тянет в Афганистан. И понял. Он напоминает послевоенный Омск – город, где прошло моё детство. Такая же пыль, грязь, бедность, инвалиды, сидящие на рынках. И одновременно доверчивость, открытость людей, от которой в нашей жизни практически ничего не осталось». (Геннадий Добров: из интервью газете «Мегаполис-Экспресс № 4 2002 г.)

Русский художник среди моджахедов. Фото 1989 г. Афганистан.

С пожилым афганцем. Фото 2001 г. Афганистан.

С афганскими ополченцами. Фото 2001 г.

«Афганистан. Туда Добров ездил пять раз. Последняя командировка была самой трудной. Людмила провожала мужа с болью в сердце.

— Буду писать каждый день! — пообещал он.

— Но там же война. Письма не дойдут.

— Я привезу их сам!

И уехал. Долгих три недели не было ни звонка, ни весточки. Людмила загадала — если не позвонит в ее день рождения, значит, случилось непоправимое.

Геннадий позвонил. Она слушала охрипший, усталый, но такой родной голос и только повторяла: “Я люблю тебя!” И плакала в трубку.

Людмила не знала, чего стоил мужу этот звонок. Как каким-то чудом Геннадий уговорил военных вертолетчиков вывезти его под огнем талибов из Паншерского ущелья в Афганистане в Таджикистан на приграничный аэродром Пархор. Как оттуда на перекладных добирался до почты, как умолил телефонистку связать его с Москвой. Как потом объяснял свой незапланированный полет сотрудникам службы безопасности Таджикистана. Они не верили, что художник перелетел через границу только с одной целью — поздравить жену.

Обратно в Афганистан Добров летел в вертолете Ахмад Шах Масуда. Вождь посмотрел сделанные в Паншерском ущелье рисунки и спросил:

— Где вы хотите побывать?

Доброва отвезли на заснеженный перевал. Он рисовал разбитые советские танки, которые стали фундаментами дорог и мостов. Людей, измученных гражданской войной. По взорванному и залитому водой тоннелю пробирался на передовые позиции. Попадал под обстрел талибов. И рисовал, рисовал, рисовал…

Когда нынешним летом Добров возвратился в Душанбе, пограничники не узнали его. Весь седой, кожа да кости. Военного борта до Москвы не было, на гражданские рейсы билеты проданы на месяц вперед. На поезд — тоже. Добров решил добираться на попутках до Ташкента.

В Афганском посольстве дали денег на дорогу. На границе с Узбекистаном он чуть не лишился их. Сперва попытались ограбить бандиты, назвавшиеся гвардейцами президента Таджикистана. Потом привязались узбекские пограничники.

— Дед, вытряхивай все вещи на землю! Живо!

Он бережно разложил на земле рисунки, прижал листы камешками. Вокруг сгрудились люди.

— Потрясающе! — произнес офицер. — Спасибо, учитель! Прости нас!

Из Ташкента Добров ехал в набитом беженцами и торговцами поезде. Были забиты даже проходы в туалеты — люди мочились в пустые пластиковые бутылки.

На Казанском вокзале его встретила жена. Они обнялись и долго молчали. Слов не было — были слезы.

Дома Геннадий вытащил из мешка потрепанную тетрадь. Сто четырнадцать листов, исписанных мелким почерком.

— Мои письма тебе…» (Григорий Тельнов, статья «Юбилей художника Доброва»)

«Центральный военный госпиталь». Афганистан, 1989 г.

«Место трагической гибели». Афганистан, 2001 г.

«Больница Палисарх», Афганистан, 1989 г.

«Горе отца», Афганистан, 1989 г.

Кроме этого, Геннадий Добров побывал в Чечне и в Южной Осетии, создав серии рисунков: «Я любил этот город» (Грозный) и «Южно-Осетинская трагедия».

Цикл «Душевнобольные России» (2002-2004 гг.)

«Добров устроился работать санитаром в больницу имени Склифосовского. В приемный покой (“где, как не там, можно помогать людям и изучать жизнь”). Через год перешел в эвакуационную психиатрическую больницу N7. Ту самую, которая в брежневские времена занималась “инакомыслящими”.

— В приемной Президиума Верховного Совета СССР людей, которые приезжали с проектами “переустройства общества”, — вспоминает Добров, — направляли в седьмое окошко. А там уже ждал психиатр…

“Перестройщиков” отвозили в психушку. Продержав с месяц, этапировали по месту жительства. Геннадий был одним из санитаров-эвакуаторов. Объездил всю страну. Про своих подопечных говорит с нежностью:

— Среди них были удивительно светлые люди. Они хотели построить мир без насилия. Их идеи захватывали…

Через три года Доброва уволили. Он спросил, почему.

— Вы слишком мягкий с пациентами…» (Григорий Тельнов, статья «Юбилей художника Доброва»)

“В начале 90-х годов над Геннадием нависла угроза выселения из мастерской на Столешниковом переулке, в которой он работал уже 15 лет. Несколько раз присылали грозные предупреждения – освободить мастерскую в течение 2-х недель, отключили отопление. Нового помещения не давали. Как-то вечером он пожаловался на свои несчастья знакомой, врачу-психиатру. И услышал в ответ: «Приходи ко мне в больницу завтра утром. Отдохнёшь, полежишь у нас, попьёшь лекарства, забудешь на время свои невзгоды. Чем можем – поможем. Пока ты будешь в больнице, они мастерскую не тронут».

«Неужели я больной, — подумал художник, — или эта «новая» жизнь меня так изменила, что люди уже принимают меня за сумасшедшего? А может быть, это сама Судьба подталкивает меня туда, чтобы посмотреть и рассказать о том, что почти никто не видит. А если и увидит, то, вряд ли, нарисует. Ведь ни Федотов, ни Врубель не оставили нам на память лиц своих последних друзей – сумасшедших. А жаль…».

Видимо, существуют в человеческой душе темы и образы, которые тревожат и мучают всю жизнь. Часто – это образы детства, которые подсознательно влияют на наш характер, отношение к окружающим.

Послевоенная страна, в которой начинал формироваться будущий художник, была населена людьми, уже мало похожими на нас, современных, как мало бывает похож сам на себя человек в детстве, в юности и в старости. Смогли бы мы сейчас не потерять рассудок при тех лишениях, страхе, похоронках, при тех страданиях, в которых жил наш народ долгие пять лет?

Это их, не выдержавших натиска беды, видел в окнах Омской психбольницы будущий художник в далёком детстве. Он часто размышлял: «Ведь война – это всё: ссора, предательство близких, унижение, незаслуженное оскорбление – всё, что мы, сытые и образованные, творим друг с другом, нарушая все «заповеди», переходя все «границы».

В Костромской психбольнице художник нарисовал Тамару, которая знает только одну позу – позу эмбриона, внутриутробную позу в чреве матери. Уже 56 лет она находится в больнице. Она не ранена, не контужена. Она когда-то была весёлой деревенской хохотушкой. Кто смог её обидеть ТАК, что она имеет лишь одно желание – спрятаться от мира, никого не видеть и не слышать?”

“Лаконичные записи-пояснения к портретам психобольных незаметно превращаются в новеллы-«крохотки», в туго, как пружина сжатые, коллизии каких-то ненаписанных романов.

Какие страсти жгут эти души! Вот покинутый Ромео, вечно ждущий свою Фариду, а это – «узник чести», зверски отомстивший за давнее, ещё детское, унижение, вот 40-летняя девочка-даун, тоскующая по «отцу-подлецу», там – вечно влюблённые «супруги» из женской палаты хроников, правдоискатель-«ариец», навсегда запутавшийся в тюремных коридорах, девушка-якутка, грезящая о родном крае… Их истории болезни вмещаются в одно-два слова, оглушительные, как смертный приговор: «предан», «брошен», «обманут», «поруган», «изувечен», «почти убит».

На наших глазах происходит зарождение какого-то совершенно нового художественно-документального жанра. Идёт поиск – на стыке изобразительного искусства, литературы, науки – нового языка, пытающегося говорить о том, что скрыто от глаз, заперто за семью печатями, языка, адекватного масштабу э т о й реальности.

Боль, страх, отчаяние, злоба, нежность – всё обнажено, доведено до крайнего градуса и – словно вдруг разом замерло в одной точке, где нет движения, нет времени — их место занимает «одна неподвижная идея», как у пушкинского Германна.

Словно дом, в котором вчера ещё горел свет, звучали живые голоса, слышался чей-то смех, а сегодня все ушли, всё погасло, и кто знает, вернутся ли туда люди? Как в неразгаданной истории больной Тамары, вечно сидящей на своём стуле, поджав ноги, плотно охватив голову, чтобы никого и ничего не видеть, и так – 56 лет…

По Доброву душевная болезнь – именно это странное промежуточное пространство ещё не смерти, но уже, как бы, и не области живого. Здесь – страшное напряжение неподвижности, оно-то и составляет главную муку страдальца”. (Татьяна Никитина, сценарист.)

Ниже картины Геннадия Доброва с его личными комметариями.

«Письмо родителям на Чукотку от давно брошенной ими дочери». Магаданская психиатрическая больница, 2003 год.

Первый рисунок, который я сделал в психбольнице Магаданской области, на Колымском тракте, изображал 18-летнюю чукчанку, по виду совсем девочку, с парализованной ручкой и ножкой, оставленную в роддоме своей матерью-кочевницей. «Это часто в тундре бывает, — спокойно говорит санитарка, — жизнь тяжёлая, у них оленьи стада, которые без конца перемещаются, морозы, полгода длится ночь. Вот и оставляют больных детей, знают, что русские врачи не оставят их без надзора и лечения».

Нина (так звали девочку) – необычайно живая, жизнерадостная, тотчас же благодарная за малейшее к ней внимание. Страшно, но в наше просвещённое время Нина не умеет ни читать, ни писать. Она не знает ни букв, ни цифр. Но, несмотря на это, имеет большой запас бумаги и цветных карандашей, ручек и книг. Она всё время как бы что-то «читает», как бы что-то «пишет» и рисует. И так целый день.

Русские девочки-сверстницы, соседки по палате, пишут за неё «письма отцу на Чукотку от дочери Нины»: «Дорогие папа и мама, братья и сёстры! Возьмите меня отсюда скорее, я буду вам помогать во всём». Она сама с большим трудом пытается писать, но получается в «зеркальном варианте»: «амам» и «апап». «Я, — говорит Нина, — очень хочу замуж за своего папу, у нас будет много детей». И она рисует на бумаге всех своих будущих детей – высоких юношей в джинсах и девушек в длинных платьях. Письма её до родителей, конечно же, не доходят — без адреса, без города, кому их нести? Но Нина, вдруг, радостная подбежала ко мне: «За мной приехали! За мной приехали! Я уезжаю!» И уехала.

Я порадовался за неё. «Нина теперь в родной ей тундре», — думал я, засыпая ночью. Недели через две я поехал рисовать в другое отделение психбольницы за несколько километров от основного стационара. И первая девочка, которую я увидел, была Нина. «Я думал, — сказал я, обнимая её, — что ты уже дома!» — «Мне здесь хорошо, здесь русские подруги, они любят меня, — ответила Нина радостно. – Слышали вы когда-нибудь звуки тундры? Показать вам?» И Нина стала кричать, как птицы на побережье, и фыркать, как олени в стадах. «Я вас очень, очень люблю. Я всех очень, очень люблю». «Нина, в палату! Не надоедай художнику», — раздалось сразу несколько окриков санитарок. Нина послушно ушла, и я услышал, как она горько заплакала в своей палате.

«Письма из дома. Слёзы психопата». Калининградская психиатрическая больница строгого режима, 2002 год.

«Да не будет он вам позировать, ведь, это чистая юла, неусидчивый, побывал уже во всех отделениях, подбивает больных на демонстрации, на ссоры с медперсоналом, убегал много раз, снова возвращался, беда с ним». Но я всё же сказал: «Давайте попробуем. Не будет, так не будет, заставлять, ведь, нельзя». Но на практике Николай оказался на удивление покладистым и тихим человеком. Накануне он получил из своей деревни под Брянском сразу несколько писем, а в них: старший брат задушился сам, младшего зарезали на танцах. Жена Николая отравилась, ребёнок умер. Сестра, разбитая параличом, лежит одна в комнате на диване. Мать, не помня себя от горя, пошла вдоль железнодорожного полотна, и её сбила электричка.

Стоит Николай у окна и плачет. Куда всё ухарство подевалось? И поехал бы к ним, да теперь уже не пускают. Вот расплата за легкомысленную жизнь, за пьянки да гулянки на свободе – слёзы в тюремной камере у окна с видом на побелённую высокую каменную стену, обнесённую колючей проволокой, с вышкой, обвешанной прожекторами, и невидимыми часовыми внутри. 32 года по тюрьмам и психбольницам. Психопат со стажем из Калининградской психиатрической больницы интенсивного наблюдения.

«Безграмотный сирота». Благовещенская психиатрическая больница, 2002 год.

“Совершенно безграмотным оказался Коля из Благовещенской психбольницы. Да и откуда было учиться ему грамоте, когда мать его вела разгульную жизнь в одном из прикамских городков. А отец пил, и только тем и запомнился Коле, что хорошо играл на гармони. Научил и его играть, а потом, после ссоры с матерью, повесился на дереве в лесу. Коля попал в детский дом, но и там учили больше не грамоте, а дисциплине, раздавая оплеухи направо и налево расшалившимся воспитанникам. А из детского дома – короткая дорожка в психбольницу-интернат.

Так познал Коля с детства горькую сиротскую долю. А потом – пошло-поехало. «От Урала до Благовещенска я все тюрьмы и все психушки прошёл», — говорил он не то с гордостью, не то с горечью, но с достоинством человека, познавшего суровую правду жизни. В тюрьмах друзья-преступники разрисовали всё тело Коли наколками, где отразилась вся его грустная и беспутная сиротская жизнь. А потом ещё и придумали Коле тюремную кличку «Ганс» и использовали его для обслуги богатых и наглых сидельцев-убийц. Коля всегда безропотно соглашался на самую грязную работу и постепенно убедил себя в том, что эта работа и есть его призвание. «Больше всего на свете я люблю мыть полы, — говорил он мне с восторгом, — если мне попадёт в руки швабра, я не выпущу её, пока все коридоры и палаты не перемою». Он мыл также всегда и туалеты.

Однажды умер тяжело больной туберкулёзом. Дело было жарким летом, а в маленьком морге, куда его положили, было жарче, чем на улице. Тело уже разлагалось. Все санитары и санитарки отказались переодевать и класть в гроб страшный труп, боясь заразиться. Позвали Колю и ещё одного больного, но тот убежал, лишь раз вдохнув в себя отравленный воздух. Коля остался. Он переодел товарища по несчастью, положил в гроб и получил за это пачку сигарет и лишнюю тарелку горячего супа с мясом. Никогда не было у Коли ни любви, ни жены, ни семьи. Однажды ночью он набросился на железнодорожных путях на проходящую женщину и изнасиловал её прямо на земле между проносящимися в разные стороны грохочущими составами. В другой раз он повёл в сарай дочку врача, но его заметили и поместили в психиатрическую больницу, откуда уже боятся выпускать.

Так и живёт он здесь годами, играет больным на гармони, а они поют и пляшут под его музыку. Коля не религиозный. «Бога нет», — говорит он уверенно. «Не раскисай, мой друг, не раскисай, жизнь не райский сад, не райский сад», — сказал я ему. «Да я и не раскисаю», — грустно улыбнулся он беззубым ртом”.

«Нераскаявшийся (36 лет по тюрьмам и больницам за убийство совхозного бригадира – своего начальника)». Омская психиатрическая больница, 2002 год.

«Маска» называют соседи по палате Николая Е. «Человек-маска» — это выражение на лице появилось и «застыло» у больного с детства юноши в момент убийства им своего совхозного бригадира, который не ставил его на выгодные участки работы, и тем самым оставлял его с меньшей зарплатой, чем получали его товарищи.

Но бригадир, также как и отец больного, знали, что он не справится с более серьёзной работой. Обиженный Николай сначала хотел застрелить бригадира из охотничьей двустволки отца. Но отец встал ночью, почуяв недоброе, отобрал у сына ружьё и разбил его об угол дома. Тогда Николай выследил бригадира, когда тот пошёл мыться в рубленую деревенскую баньку, зашёл туда к нему и четырьмя ударами топором по голове отомстил бригадиру за все свои обиды.

На суде в последнем слове Николай, ни в чём не раскаявшись, крикнул: «Смерть фашистам», т.к. бригадир был немец по национальности. Всю оставшуюся жизнь Николай провёл в тюрьмах и психбольницах. Когда я рисовал и слушал Николая в Омской психбольнице, то подумал, что и все мы тоже порой думаем о своих возможностях и способностях гораздо больше, чем они есть на самом деле.

«Тюремное творчество». Психиатрическая больница строгого режима интенсивного наблюдения, г. Камышин, 2003 год.

Я бы назвал этот рисунок «камерное» или «палатное» творчество. В тюрьме много талантов, и самое заметное – это художество. Рисуют очень многие. И масляными красками, и акварелью, и гуашью, и карандашами всех цветов, и простым чёрным карандашом. Заведующие отделениями бережно собирают у себя в папках и годами хранят рисунки своих больных, сделанные подчас авторучкой на клетчатой тетрадной бумаге. Часто рисунки символичны, с философией, о любви и смерти, об идеальных женщинах, которые мерещатся молодым, крепким людям по ночам. Некоторые лепят различные фигурки — и людей, и животных из простого чёрного хлеба.

Мне подарили сделанную из хлеба небольшую покрашенную черепашку. На её панцире больной изобразил крест, на котором был прибит распятый ЗЭК. «Это наша жизнь, она течёт медленно», — рассказывали годами сидящие здесь. Но особой гордостью психически больных — убийц были написанные ими иконы в местном «храме». «Храм» этот представлял собой большую палату с самодельным (сделанным тоже руками больных) иконостасом, который был украшен иконами, тщательно перерисованными больными с маленьких литографских образцов. Большие листы белого ватмана они мочили, наклеивали на деревянные планшеты и переносили на них по клеточкам канонические рисунки, всё покрывалось лаком. И икона готова. И радует глаза, И лечит душу. И не всякий профессионал ещё так нарисует, с такой любовью к святым.

Думаю, что после такого творчества душа действительно может переродиться к лучшему. Плюс беседы с приходящими священниками. «Это путь к спасению», — говорят они сами. Вот настоящая другая жизнь, о которой можно только мечтать.

«Кающиеся убийцы». Психиатрическая больница строгого режима интенсивного наблюдения, г. Камышин, 2003 год.

Почти в каждой тюрьме-психбольнице есть палата, превращённая в храм для моления. Ходят туда одни и те же люди – несколько человек. В другое время двери обычно закрыты на висячий замок. Иногда в Камышинском «храме» строители складывают к одной из стен огромные листы фанеры и длинные, метров по шесть, доски. Кроме того, в дождливые дни с потолка Камышинского «храма» льётся струями дождь. Что делали прежде сейчас молящиеся в «храме»? Замолят ли они свои грехи? Одев маски, они выбирали в городе людей побогаче – директоров заводов и фабрик, или их замов – выкрадывали их из домов, ночью везли на мост, привязывали за ноги и бросали с моста. Человек, умирая от страха, висел вниз головой над глубокой несущейся рекой. У него требовали деньги, чтобы их пропить. И добивались своего. Я слушал их и думал – а нельзя ли было эти деньги заработать самим? Но нет. «Понятия» их тогда не позволяли им так думать. Все мысли у них были «вывернуты наизнанку»: залезть в квартиру, прежде прозвонив её несколько раз, потом сломать дверь и хозяйничать там… Залезть в форточку, пройдя по карнизу на балкон… Спуститься на верёвке с крыши и влезть в окно… Вот их дела. И всегда нож под рукой, чтобы в случае чего пустить его в ход…

В «храме» же перерождаются дикие представления психбольных-убийц о жизни и о себе в стройную евангельскую систему человеческих отношений. Убийцы ходят с крестиками на шее, полученными тут же при крещении. Молятся, читают Евангелие, соблюдают все религиозные предписания. Дело доходит в разговорах до того, что молодые новообращённые после выписки отсюда хотят уйти прямой дорогой в монастырь. Нормальная жизнь в семье их уже не интересует. Молятся они под наблюдением медсестры и охранника-контролёра, но ребята и взрослые мужчины свою охрану как бы не замечают. «Храм» на первом этаже, жара. Двери, хоть и зарешечённые, закрыты на замок. Между прутьями внутрь протискиваются тюремные кошки. Вместо золотых высоких подставок горящие свечи ставят в целлофановые баночки с песком, стоящие на табуретках, у икон, висящих на стене.

Но все эти неудобства и несуразности не мешают искренней радостной молитве несчастных людей, нашедших, наконец, для себя свой верный путь. И у каждого, смотрящего на них, сердце невольно радовалось их искреннему стремлению исправиться.

Последние годы жизни (2004-2011 гг.)

“В 2004-м году Геннадий Добров дважды ездил работать в разорённый Грозный, который он впервые посетил ещё в далёкой юности. Результатом поездок явилась серия «Я любил этот город» из 14 больших рисунков с натуры. «Городскими пейзажами под реквием Моцарта» назвала эту серию одна из чеченских газет. Грозненцы были благодарны седому молчаливому художнику за сочувствие к пережитой ими трагедии. Рисунки из серии «Я любил этот город» печатались в чеченских и русских журналах (более 15 публикаций). Большое интервью с художником было показано по грозненскому ТВ, а также в передачах «Русский взгляд» на ТВЦ и «Письма из провинции» на телеканале «Культура».

В сентябре-октябре 2008 года художник совершил поездку в разрушенный Цхинвал. Он рисовал руины домов, слушал рассказы очевидцев недавней драмы и убеждался, что простые осетины и грузины по-прежнему помогают и поддерживают друг друга в беде. Результатом поездки явились рисунки «Южно-Осетинская трагедия» (90 работ – от больших листов до быстрых набросков с натуры).

Последними творческими поездками Геннадия Доброва стали посещения Спасо-Геннадиева монастыря в Ярославской области и Соловецких островов осенью 2009 года. Слабое зрение уже не позволяло тщательно работать карандашом, подробно отрабатывать детали на бумаге. Рисунки стали более обобщёнными.

С наступлением летней жары 2010 г. постепенно слабеющий художник почувствовал резкое ухудшение здоровья: к давно прогрессирующему диабету и хронической гипертонии добавилась периодическая рвота после еды, как следствие язвы двенадцатиперстной кишки. К врачам Геннадий Добров обращаться не любил. Работать стало тяжело и большую часть времени приходилось лежать. Заботливая жена всегда была рядом и помогала во всём.

В конце января 2011 г. Геннадий попадает в 1 Градскую больницу с частичным левосторонним инсультом. Паралич осложняется старыми хроническими заболеваниями. 15 марта художник умирает в реанимации”.

“Душа художника ушла на небеса, а частицы ее остались на Земле. Любовь, сострадание, доброту Гена оставил нам. Они живут в его работах. Картины и рисунки Доброва — как пробный камень для сердца. Если дрогнет — значит, не очерствело еще, значит ты способен почувствовать боль других людей”. (Григорий Тельнов, статья «Юбилей художника Доброва»)

Составители Игорь и Лариса Ширяевы.

Электронное СМИ «Интересный мир». 09.10.2013

Дорогие друзья и читатели! Проект «Интересный мир» нуждается в вашей помощи!

На свои личные деньги мы покупаем фото и видео аппаратуру, всю оргтехнику, оплачиваем хостинг и доступ в Интернет, организуем поездки, ночами мы пишем, обрабатываем фото и видео, верстаем статьи и т.п. Наших личные денег закономерно не хватает.

Если наш труд вам нужен, если вы хотите, чтобы проект «Интересный мир» продолжал существовать, пожалуйста, перечислите необременительную для вас сумму на карту Сбербанка: Мастеркард 5469400010332547 Ширяев Игорь Евгеньевич.

Также вы можете перечислить Яндекс Деньги в кошелек: 410015266707776 . Это отнимет у вас немного времени и денег, а журнал «Интересный мир» выживет и будет радовать вас новыми статьями, фотографиями, роликами.

Еще интересные статьи

Милосердия прошу…

Создатели авиации России

Самолет «Миг-21». Город Жуковский

Игрушки под зонтиками

Шушмор. Глава 34. Зона в Зоне (5)

Шушмор. Глава 33. Зона в Зоне (4)

Нелегальное кладбище животных

Шушмор. Глава 32. Зона в Зоне (3)

Шушмор. Глава 31. Зона в Зоне (2)

Электронное СМИ (электронный журнал, электронное издание) «Интересный мир». Зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). Свидетельство о регистрации СМИ Эл №ФС77-46403 от 01.09.2011 г.

Учредитель: Ширяева Лариса Артёмовна

Главный редактор: Ширяев Игорь Евгеньевич

Техническое сопровождение проекта: Павел Медников

Адрес редакции: 127276, Россия, Москва, ул. Б. Марфинская, д. 1.

Телефон редакции: +7 (495) 998 63 16

Редакция не несет ответственности за достоверность информации, содержащейся в рекламных объявлениях и за содержание сайтов, на которые даны ссылки.

Любые виды копирования или цитирования разрешены только при условии обязательного указания источника. Интернет ссылка на электронное СМИ «Интересный мир» обязательна!

Внимание! Электронное СМИ «Интересный мир» предназначено для людей старше 18 лет. Если вам меньше 18 лет, немедленно покиньте этот сайт!

Мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов публикаций.